— А ты дворянин?
— Чего?
— Ты роялист?
— Какой такой роялист?
— Ну, ты за короля?
— Нет, блядь. Меня считали некоторые якобинцы роялистом. Даже в тюрьму посадили один раз, ну. А потом… ну я думаю… потому что мне отец говорил: главное, чтобы роялистом тебя не обозвали, потому что если, ну, если первый раз так обзовут, у тебя будет потом такая кличка, типа… Ну это хуже… хуже всего, в общем. Ну и потом, кто меня в тюрьму-то посадил тогда, я на него донос написал.
— Охуенно.
— Ну он, сука, потом утром встал, выскочил, когда санкюлоты пришли, ну он сразу понял, что это я написал, понимаешь?
— Ты мне случайно не напишешь донос никуда из-за того, что я тебя назвал роялистом?
— Не.
— Спасибо.
— Мы ж вдвоём с тобой, ты ж сразу поймешь, что я.
— Конечно, пойму, бля, на гильотину сразу отправлю, бля.
— Да ты революционер известный, конечно.
— Да ладно, кончай, какой я известный.
— Ну…
—…ты, вон, в два раза известнее.
— В общем, когда я написал донос… А жандармы, они, понимаешь, суки, проспали. Так бы они должны донос заметить мой, ну, и уничтожить его, всё. А я написал и сразу лег спать, ну так, тихо. А они, значит, суки, раздели меня, ну когда поняли, и у меня ещё на руке чернильные пятна-то остались, вот. Ну и воняли так же, эти чернила, с пергамента и с руки моей. Ну, хотели так это меня тоже роялистом уже сделать они все, ребята. Но я орать стал, блядь, глаза закатил, ну, завизжал, так, знаешь… Не знаю даже, чё нашло на меня. Визжал так, блядь, выл. Они говорят: хуй с ним, понимаешь? Просто, ну, чернила мне размазали, блядь, ну, и заставили выпить немножко, блядь, ну… Потом в другую тюрьму перевели, блядь. Ну это когда еще Робеспьер был.